Вечный зов Русской идеи в начале ХХ века

Вячеслав Иванов в своей публичной лекции «О Русской идее» (1909 год) оценивает состояние нравственной жизни Росси начала ХХ века как совершенно разорванное губительными гражданскими противоречиями, очень напоминающее наше сегодняшнее время. «Мы ничего не решили, и, главное, ничего не выбрали окончательно, и по-прежнему хаос в нашем душевном теле, и оно открыто всем нападениям, вторжению всех — вовсе не сложивших оружия — наших врагов». И главным вопросом в историческом лабиринте проблем российского общества того времени выступает задача национального самоопределения, указанная Русской идеей. «И кажется, — констатирует он, — что, как встарь, так и ныне, становясь лицом к лицу, на каждом повороте наши исторических путей, с нашими исконными и как бы принципиально русскими вопросами о личности и обществе, о культуре и стихии, об интеллигенции и народе, — мы решаем последовательно единый вопрос — о нашем национальном самоопределении, в муках рождаем окончательную форму нашей всенародной души, русскую идею».

По мнению мыслителя, главной прочной опорой русских людей в осмыслении собственной самости может быть только вера в спасительную миссию Христа. «Единственная сила, организующая хаос нашего душевного тела, - подчеркивает Вячеслав Иванов, - есть свободное и цельное приятие Христа, как единого всеопределяющего начала нашей духовной и внешней жизни: такова основная мысль всего моего рассуждения». Но выделяя значение в понимании генеральной русской духовной опоры христианского учения, наш предшественник стремится выявить психологические особенности его восприятия в русской ментальности, конечным выражением которых и оказывается русская «национальная идея».

В трактовке Вячеслава Иванова, всякая «национальная идея есть самоопределение собирательной народной души в связи вселенского процесса и во имя свершения вселенского, самоопределение, упреждающее исторические осуществления и потому двигающее энергии». Следовательно, Русская идея – это созидательная энергия русской народной души, определяющая ее исторические деяния. По мнению мыслителя, национальная идея обретает «ложный характер» и становится всенародным заблуждением, когда наполняется сугубо эгоистическим содержанием, как это произошло позднее с германской нацией в культе фашизма как идеологии национального превосходства, породившей практику истребления «неполноценных народов» в лице евреев, русских, цыган. Не следует также, полагает он, смешивать смысл «национальной идеи» с «государственным строем» общественной жизни. «Ложным становится всякое утверждение национальной идеи только тогда, когда неправо связывается с эгоизмом народным или когда понятие нации смешивается с понятием государства».

Эту мысль о недопустимости подмены «национальной идеи» понятием «государства» он обосновывает ссылкой на исторический опыт сохранения еврейским народом своей мессианской идеи и вне рамок собственного государства. Однако «еврейский опыт» не следует абсолютизировать: что присуще евреям в виде их особой духовной сплоченности на основе непрерывного исторического предания, то не вполне согласуется с историческими обстоятельствами жизни иных народов, в частности русского. Для русских масс возникновение государства стало важнейшим фактором их исторической судьбы, сплотившим племена восточных славян в единый народ. Военный конфликт между Россией и Украиной вновь показал пагубность идеологии политического размежевания русских народов. С другой стороны, историческая гибель мировых империй нередко происходила из-за усыхания у них основных национальных корней. Особенно наглядно это проявилось в гибели Российской империи и крушении Советского Союза, утративших живую связь государственного организма с волей русского народа. Поэтому постсоветская Россия должна учитывать этот трагический факт и не терять практической связи с интересами русского народа.

Вячеслав Иванов, представляя свое понимание Русской идеи, хочет раскрыть не «узко-национальный», а вселенский ее размах, углубляя в связи с этим ее религиозные корни. «Всякий раз, когда национальная идея вполне определялась, она определялась в связи общего, всемирного дела и звала нацию на служение вселенское, она по существу, со времен Рима, несовместима с политическими притязаниями национального своекорыстия; она уже религиозна по существу». Поэтому, признавая «религиозный характер» Русской идеи, мыслитель стремится выявить ее вселенский смысл: «ты, русский, – призывает он соотечественников к активному действию, – одно памятуй: вселенская правда — твоя правда; и если ты хочешь сохранить свою душу, не бойся ее потерять». Какую же вселенскую мысль таит в себе русская душа? «Так, – намечает Иванов главное направление своих рассуждений, — я затрагиваю великий и сокровенный вопрос о мистическом значении нашего самоопределения в ближайшем будущем».

По его мнению, исторический опыт ХIХ века, заполненный яростным стремлением российской интеллигенции к воссоединению с народом и протестом против их социального отчуждения, говорит о «всенародности» как гражданском выражении русской «национальной идеи». «Всенародность — вот непосредственно данная внешняя форма идеи, которая кажется нам основою всех стремлений наших согласить правду оторвавшихся от земли с правдой земли». Вячеслав Иванов хочет определить внутренние истоки этой идейной тяги интеллигенции к всенародному единству, независимые от исторических обстоятельств. Откуда в русской среде, ставит он перед собой вопрос, «это порой самоубийственное влечение к угашению в народном море всего обособившегося и возвысившегося, хотя бы это возвышение было вознесением света и путеводного маяка над темным морем?»

Стремясь объяснить тягу русской интеллигенции к претворению в жизни российского социума идеала «всенародности», он выделяет в исторической жизни общества два состояния культуры — примитивного органических эпох и критического инновационных эпох. В сознании граждан первого исторического типа преобладает дух тождества, влечение к поддержанию неизменности социального уклада, когда общее доминирует над частным, рассматривая нарушение общего канона как преступление, как отступление от заветов предков, решительно пресекая всякое отклонение от общего стандарта в действиях отдельных индивидов, как это произошло с приговором Сократа к смерти. В сознании представителей второго типа культуры доминирует дух различия, разделения граждан в качестве самостоятельных лиц, возвышая личностное право над общим, подчиняя общество повелениям частного интереса, когда индивид становится генеральной фигурой общественного движения, генерируя нововведения и растущее отчуждение, разобщение социальных сил.

Эти два вида социальных укладов можно определить как «интегральный» и «дифференциальный», традиционный и инновационный стиль жизни. В первом случае «общее» в облике сплоченного «народа» выступает основой социального роста, диктуя свои законы индивидам; во втором главным началом социального развития оказывается индивидуальная активность, устанавливающая для народа и всего мира новые правила социальной игры. При первой жизненной стратегии успех обеспечивается сплоченным усилием народных масс; при второй стратегии социальный рост достигается за счет разнообразия индивидуальных усилий.

Вячеслав Иванов дает нравственную оценку этих двух укладов социальной жизни как «божественного» и «обезбоженного», раскрывающего в людях потенциалы греховной свободы. «Органическая эпоха аналогична эдемскому состоянию детского бытия в лоне Творца… потому, что центр сознания там — не в личности, а вне ее. Критическая же эпоха — эпоха люциферианского мятежа индивидуумов, пожелавших стать «как боги»». При этом он полагает, что современный мир переживает «критическую фазу», вслед за которой должна прийти новая стадия религиозного возрождения. «И ныне, поскольку человеческая культура безбожна, она культура еще только критическая, люциферианская, Каинова; но всякое внесение в нее религиозного начала… как определяющей всю жизнь верховной нормы, зачинает процесс правой рединтеграции …и предуготовляет переворот, имеющий уничтожить все ценности критического культурного строительства для замены их ценностями иного, всеобъемлющего в Боге сознания».

В жизни России обнаруживается некая особенность, когда эти два вида культуры не подавляют, не отторгают друг друга, а стремятся к взаимному сочетанию, при котором интеллигенция как одно из высших сословий инновационной культуры хочет оставаться «народной». Жизнь российской интеллигенции как порождения «критической культуры» демонстрирует странное влечение к «нисхождению в народ». «Интеллигенция, — по оценке Вячеслава Иванова, — тяготилась быть классом господствующим и образованным и явила исключительный в истории пример воли к обнищанию, опрощению, самоупразднению, нисхождению». Если в других сообществах наблюдается в критическую эпоху максимальное стремление высших слоев к возвышению над народными низами, то многие представители русского высшего общества стремились к органическому, практическому слиянию с народом. «Любовь к нисхождению, проявляющаяся во всех этих образах совлечения, равно положительных и отрицательных, любовь, столь противоположная непрестанной воле к восхождению, наблюдаемой нами во всех нациях языческих и во всех, вышедших из мирообъятного лона римской государственности, составляет отличительную особенность нашей народной психологии».

Эта тяга высших слоев к слиянию с народом говорит об особой природе русского народного характера, не отпускающего своих кровных детей из-под власти русского национального Духа, духа реализма и Правдолюбия. «Основная черта нашего народного характера, — подчеркивает Вячеслав Иванов, — пафос совлечения, жажда совлечься всех риз и всех убранств, и совлечь всякую личину и всякое украшение с голой правды вещей». Таким образом, Русская идея представляет собой, по мнению мыслителя, нравственную установку народной воли в максимально реалистическом восприятии мира, в искании Правды. «Здесь коренятся: скептический, реалистический склад неподкупной русской мысли, ее потребность идти во всем с неумолимо-ясною последовательностью до конца и до края, ее нравственно-практический строй и оборот, ненавидящий противоречие между сознанием и действием, подозрительная строгость оценки и стремление к обесценению ценностей».

В этом стремлении к Правде как высшему руководству собственной воли русский народ готов идти до конца, до самого до края жизни, уповая лишь на волю Бога в спасении от падения в историческую бездну. Какого же конца жаждет найти Русская душа в своем безмерном искании Правды жизни? По мнению Вячеслава Иванова, русский народ жаждет восстановления всевластия культуры «органической», то есть интегральной, «всенародной». «Только у нас, — заявляет он, — наблюдается истинная воля ко всенародности органической, утверждающаяся в ненависти к культуре обособленных возвышений и достижений, в сознательном и бессознательном ее умалении, в потребности покинуть или разрушить достигнутое и с завоеванных личностью или группою высот низойти ко всем».

За экстремальным стремлением земной воли русского народа к утверждению культуры органической, всенародной Вячеслав Иванов усматривает очертания религиозной идеи самопожертвования. «В терминах религиозной мысли нисхождение есть действие любви и жертвенное низведение божественного света во мрак низшей сферы, ищущей просветления». Более того, наш религиозный мыслитель усматривает в коллективной воле русского народа самоотверженную миссию Христа. «Эти таинственные заветы кажутся мне начертанными на челе народа нашего, как его мистическое имя: «уподобление Христу» — энергия его энергий, живая душа его жизни. Императив нисхождения, его зовущий к темной земле, его тяготение к этим жаждущим семени светов глыбам определяет его, как народ, вся подсознательная сфера которого исполнена чувствованием Христа».

Тот свет любви, который был собран когда-то в живительном луче индивидуального тела Христа, обрел коллективную жизненную силу в исторической практике русского народа: в этой религиозной проекции русский народ выступает в мировой истории как народ-Христоносец, о чем Вячеслав Иванов поведал слушателям своей публичной лекции в сказании о Христофоре. «Легенда о Христофоре представляет его полудиким сыном Земли, огромным, неповоротливым, косным и тяжким. Спасая душу свою, будущий святой поселяется у отшельника на берегу широкой реки, через которую он переносит на своих богатырских плечах паломников». В этом стремлении служить спасению от гибели всего человечества Русскую идею, возможно, правильнее было бы определить не как Всенародность, а как Всечеловечность.

Россия и поныне пытается нести на своих широких плечах бремя всего мира, надеясь спасти его от гибели. В этом своем крайнем, «запредельном стремлении» к опрощению и всемирному служению русский народ жаждет обрести «воскресение», то есть духовное «преображение», преодоление власти смерти. «Воспроизводя в своем полуслепом сознании, в своем, ему самому еще неясном соборном внутреннем опыте христианскую мистерию Смерти крестной, одного ждет он и одним утешается обетованием Утешителя. Он ждет и жаждет воскресения. Семя, умершее в темных глыбах, должно воскреснуть. Во Христе умираем, Духом Святым воскресаем».

Таким образом, согласно концептуальным построениям Вячеслава Иванова, русская идея раскрывает свой религиозный, коренной субъективно-психологический настрой в требованиях «Правдолюбия», «Всенародности», «Воскресения» как духовного Преображения. «Такою представляется мне в религиозном ее выражении наша национальная идея, — подчеркивает русский мыслитель. — В ней раскрывается глубочайший смысл нашего стремления ко всенародности, нашей энергии совлечения, нашей жажды нисхождения и служения». По мысли философа, русская идея выражает коренную суть христианской идеологии самопожертвования, овладевшей коллективной волей русского народа, предметно определяя ее черты духом «всенародности», жаждой «правды» и надеждой на «воскресение». «Общий склад русской души таков, что христианская идея составляет, можно сказать, ее природу. Она выражает центральное в христианской идее — категорический императив нисхождения и погребения Света и категорический постулат воскресения».

Во всех этих трех ликах русской идеи раскрывается «субъективный настрой» русского народа, но не видны «объективные основания» для исполнения его надежд помимо неизбежного прихода смерти. Имеется ли в Русской идее образ земных сил преодоления всевластия Смерти, способных служить практической опорой русского народа в стремлении к «всенародности», «правде», духовному «воскресению»? Обратимся в поисках ответа на данный вопрос к работе 1948 года «О Русской идее» зарубежного русского мыслителя Ивана Ильина, попытавшегося оценить идейные перспективы Русского мира при взгляде извне, со стороны пространства иноземной культуры как действительной границы русских возможностей.

Продолжение следует

Вячеслав Иванов в своей публичной лекции «О Русской идее» (1909 год) оценивает состояние нравственной жизни Росси начала ХХ века как совершенно разорванное губительными гражданскими противоречиями, очень напоминающее наше сегодняшнее время. «Мы ничего не решили, и, главное, ничего не выбрали окончательно, и по-прежнему хаос в нашем душевном теле, и оно открыто всем нападениям, вторжению всех — вовсе не сложивших оружия — наших врагов». И главным вопросом в историческом лабиринте проблем российского общества того времени выступает задача национального самоопределения, указанная Русской идеей. «И кажется, — констатирует он, — что, как встарь, так и ныне, становясь лицом к лицу, на каждом повороте наши исторических путей, с нашими исконными и как бы принципиально русскими вопросами о личности и обществе, о культуре и стихии, об интеллигенции и народе, — мы решаем последовательно единый вопрос — о нашем национальном самоопределении, в муках рождаем окончательную форму нашей всенародной души, русскую идею».

По мнению мыслителя, главной прочной опорой русских людей в осмыслении собственной самости может быть только вера в спасительную миссию Христа. «Единственная сила, организующая хаос нашего душевного тела, - подчеркивает Вячеслав Иванов, - есть свободное и цельное приятие Христа, как единого всеопределяющего начала нашей духовной и внешней жизни: такова основная мысль всего моего рассуждения». Но выделяя значение в понимании генеральной русской духовной опоры христианского учения, наш предшественник стремится выявить психологические особенности его восприятия в русской ментальности, конечным выражением которых и оказывается русская «национальная идея».

В трактовке Вячеслава Иванова, всякая «национальная идея есть самоопределение собирательной народной души в связи вселенского процесса и во имя свершения вселенского, самоопределение, упреждающее исторические осуществления и потому двигающее энергии». Следовательно, Русская идея – это созидательная энергия русской народной души, определяющая ее исторические деяния. По мнению мыслителя, национальная идея обретает «ложный характер» и становится всенародным заблуждением, когда наполняется сугубо эгоистическим содержанием, как это произошло позднее с германской нацией в культе фашизма как идеологии национального превосходства, породившей практику истребления «неполноценных народов» в лице евреев, русских, цыган. Не следует также, полагает он, смешивать смысл «национальной идеи» с «государственным строем» общественной жизни. «Ложным становится всякое утверждение национальной идеи только тогда, когда неправо связывается с эгоизмом народным или когда понятие нации смешивается с понятием государства».

Эту мысль о недопустимости подмены «национальной идеи» понятием «государства» он обосновывает ссылкой на исторический опыт сохранения еврейским народом своей мессианской идеи и вне рамок собственного государства. Однако «еврейский опыт» не следует абсолютизировать: что присуще евреям в виде их особой духовной сплоченности на основе непрерывного исторического предания, то не вполне согласуется с историческими обстоятельствами жизни иных народов, в частности русского. Для русских масс возникновение государства стало важнейшим фактором их исторической судьбы, сплотившим племена восточных славян в единый народ. Военный конфликт между Россией и Украиной вновь показал пагубность идеологии политического размежевания русских народов. С другой стороны, историческая гибель мировых империй нередко происходила из-за усыхания у них основных национальных корней. Особенно наглядно это проявилось в гибели Российской империи и крушении Советского Союза, утративших живую связь государственного организма с волей русского народа. Поэтому постсоветская Россия должна учитывать этот трагический факт и не терять практической связи с интересами русского народа.

Вячеслав Иванов, представляя свое понимание Русской идеи, хочет раскрыть не «узко-национальный», а вселенский ее размах, углубляя в связи с этим ее религиозные корни. «Всякий раз, когда национальная идея вполне определялась, она определялась в связи общего, всемирного дела и звала нацию на служение вселенское, она по существу, со времен Рима, несовместима с политическими притязаниями национального своекорыстия; она уже религиозна по существу». Поэтому, признавая «религиозный характер» Русской идеи, мыслитель стремится выявить ее вселенский смысл: «ты, русский, – призывает он соотечественников к активному действию, – одно памятуй: вселенская правда — твоя правда; и если ты хочешь сохранить свою душу, не бойся ее потерять». Какую же вселенскую мысль таит в себе русская душа? «Так, – намечает Иванов главное направление своих рассуждений, — я затрагиваю великий и сокровенный вопрос о мистическом значении нашего самоопределения в ближайшем будущем».

По его мнению, исторический опыт ХIХ века, заполненный яростным стремлением российской интеллигенции к воссоединению с народом и протестом против их социального отчуждения, говорит о «всенародности» как гражданском выражении русской «национальной идеи». «Всенародность — вот непосредственно данная внешняя форма идеи, которая кажется нам основою всех стремлений наших согласить правду оторвавшихся от земли с правдой земли». Вячеслав Иванов хочет определить внутренние истоки этой идейной тяги интеллигенции к всенародному единству, независимые от исторических обстоятельств. Откуда в русской среде, ставит он перед собой вопрос, «это порой самоубийственное влечение к угашению в народном море всего обособившегося и возвысившегося, хотя бы это возвышение было вознесением света и путеводного маяка над темным морем?»

Стремясь объяснить тягу русской интеллигенции к претворению в жизни российского социума идеала «всенародности», он выделяет в исторической жизни общества два состояния культуры — примитивного органических эпох и критического инновационных эпох. В сознании граждан первого исторического типа преобладает дух тождества, влечение к поддержанию неизменности социального уклада, когда общее доминирует над частным, рассматривая нарушение общего канона как преступление, как отступление от заветов предков, решительно пресекая всякое отклонение от общего стандарта в действиях отдельных индивидов, как это произошло с приговором Сократа к смерти. В сознании представителей второго типа культуры доминирует дух различия, разделения граждан в качестве самостоятельных лиц, возвышая личностное право над общим, подчиняя общество повелениям частного интереса, когда индивид становится генеральной фигурой общественного движения, генерируя нововведения и растущее отчуждение, разобщение социальных сил.

Эти два вида социальных укладов можно определить как «интегральный» и «дифференциальный», традиционный и инновационный стиль жизни. В первом случае «общее» в облике сплоченного «народа» выступает основой социального роста, диктуя свои законы индивидам; во втором главным началом социального развития оказывается индивидуальная активность, устанавливающая для народа и всего мира новые правила социальной игры. При первой жизненной стратегии успех обеспечивается сплоченным усилием народных масс; при второй стратегии социальный рост достигается за счет разнообразия индивидуальных усилий.

Вячеслав Иванов дает нравственную оценку этих двух укладов социальной жизни как «божественного» и «обезбоженного», раскрывающего в людях потенциалы греховной свободы. «Органическая эпоха аналогична эдемскому состоянию детского бытия в лоне Творца… потому, что центр сознания там — не в личности, а вне ее. Критическая же эпоха — эпоха люциферианского мятежа индивидуумов, пожелавших стать «как боги»». При этом он полагает, что современный мир переживает «критическую фазу», вслед за которой должна прийти новая стадия религиозного возрождения. «И ныне, поскольку человеческая культура безбожна, она культура еще только критическая, люциферианская, Каинова; но всякое внесение в нее религиозного начала… как определяющей всю жизнь верховной нормы, зачинает процесс правой рединтеграции …и предуготовляет переворот, имеющий уничтожить все ценности критического культурного строительства для замены их ценностями иного, всеобъемлющего в Боге сознания».

В жизни России обнаруживается некая особенность, когда эти два вида культуры не подавляют, не отторгают друг друга, а стремятся к взаимному сочетанию, при котором интеллигенция как одно из высших сословий инновационной культуры хочет оставаться «народной». Жизнь российской интеллигенции как порождения «критической культуры» демонстрирует странное влечение к «нисхождению в народ». «Интеллигенция, — по оценке Вячеслава Иванова, — тяготилась быть классом господствующим и образованным и явила исключительный в истории пример воли к обнищанию, опрощению, самоупразднению, нисхождению». Если в других сообществах наблюдается в критическую эпоху максимальное стремление высших слоев к возвышению над народными низами, то многие представители русского высшего общества стремились к органическому, практическому слиянию с народом. «Любовь к нисхождению, проявляющаяся во всех этих образах совлечения, равно положительных и отрицательных, любовь, столь противоположная непрестанной воле к восхождению, наблюдаемой нами во всех нациях языческих и во всех, вышедших из мирообъятного лона римской государственности, составляет отличительную особенность нашей народной психологии».

Эта тяга высших слоев к слиянию с народом говорит об особой природе русского народного характера, не отпускающего своих кровных детей из-под власти русского национального Духа, духа реализма и Правдолюбия. «Основная черта нашего народного характера, — подчеркивает Вячеслав Иванов, — пафос совлечения, жажда совлечься всех риз и всех убранств, и совлечь всякую личину и всякое украшение с голой правды вещей». Таким образом, Русская идея представляет собой, по мнению мыслителя, нравственную установку народной воли в максимально реалистическом восприятии мира, в искании Правды. «Здесь коренятся: скептический, реалистический склад неподкупной русской мысли, ее потребность идти во всем с неумолимо-ясною последовательностью до конца и до края, ее нравственно-практический строй и оборот, ненавидящий противоречие между сознанием и действием, подозрительная строгость оценки и стремление к обесценению ценностей».

В этом стремлении к Правде как высшему руководству собственной воли русский народ готов идти до конца, до самого до края жизни, уповая лишь на волю Бога в спасении от падения в историческую бездну. Какого же конца жаждет найти Русская душа в своем безмерном искании Правды жизни? По мнению Вячеслава Иванова, русский народ жаждет восстановления всевластия культуры «органической», то есть интегральной, «всенародной». «Только у нас, — заявляет он, — наблюдается истинная воля ко всенародности органической, утверждающаяся в ненависти к культуре обособленных возвышений и достижений, в сознательном и бессознательном ее умалении, в потребности покинуть или разрушить достигнутое и с завоеванных личностью или группою высот низойти ко всем».

За экстремальным стремлением земной воли русского народа к утверждению культуры органической, всенародной Вячеслав Иванов усматривает очертания религиозной идеи самопожертвования. «В терминах религиозной мысли нисхождение есть действие любви и жертвенное низведение божественного света во мрак низшей сферы, ищущей просветления». Более того, наш религиозный мыслитель усматривает в коллективной воле русского народа самоотверженную миссию Христа. «Эти таинственные заветы кажутся мне начертанными на челе народа нашего, как его мистическое имя: «уподобление Христу» — энергия его энергий, живая душа его жизни. Императив нисхождения, его зовущий к темной земле, его тяготение к этим жаждущим семени светов глыбам определяет его, как народ, вся подсознательная сфера которого исполнена чувствованием Христа».

Тот свет любви, который был собран когда-то в живительном луче индивидуального тела Христа, обрел коллективную жизненную силу в исторической практике русского народа: в этой религиозной проекции русский народ выступает в мировой истории как народ-Христоносец, о чем Вячеслав Иванов поведал слушателям своей публичной лекции в сказании о Христофоре. «Легенда о Христофоре представляет его полудиким сыном Земли, огромным, неповоротливым, косным и тяжким. Спасая душу свою, будущий святой поселяется у отшельника на берегу широкой реки, через которую он переносит на своих богатырских плечах паломников». В этом стремлении служить спасению от гибели всего человечества Русскую идею, возможно, правильнее было бы определить не как Всенародность, а как Всечеловечность.

Россия и поныне пытается нести на своих широких плечах бремя всего мира, надеясь спасти его от гибели. В этом своем крайнем, «запредельном стремлении» к опрощению и всемирному служению русский народ жаждет обрести «воскресение», то есть духовное «преображение», преодоление власти смерти. «Воспроизводя в своем полуслепом сознании, в своем, ему самому еще неясном соборном внутреннем опыте христианскую мистерию Смерти крестной, одного ждет он и одним утешается обетованием Утешителя. Он ждет и жаждет воскресения. Семя, умершее в темных глыбах, должно воскреснуть. Во Христе умираем, Духом Святым воскресаем».

Таким образом, согласно концептуальным построениям Вячеслава Иванова, русская идея раскрывает свой религиозный, коренной субъективно-психологический настрой в требованиях «Правдолюбия», «Всенародности», «Воскресения» как духовного Преображения. «Такою представляется мне в религиозном ее выражении наша национальная идея, — подчеркивает русский мыслитель. — В ней раскрывается глубочайший смысл нашего стремления ко всенародности, нашей энергии совлечения, нашей жажды нисхождения и служения». По мысли философа, русская идея выражает коренную суть христианской идеологии самопожертвования, овладевшей коллективной волей русского народа, предметно определяя ее черты духом «всенародности», жаждой «правды» и надеждой на «воскресение». «Общий склад русской души таков, что христианская идея составляет, можно сказать, ее природу. Она выражает центральное в христианской идее — категорический императив нисхождения и погребения Света и категорический постулат воскресения».

Во всех этих трех ликах русской идеи раскрывается «субъективный настрой» русского народа, но не видны «объективные основания» для исполнения его надежд помимо неизбежного прихода смерти. Имеется ли в Русской идее образ земных сил, способных преодолеть всевластие Смерти, достойных служить практической опорой русского народа в стремлении к «всенародности», «правде», духовному «воскресению»? Обратимся в поисках ответа на данный вопрос к работе 1948 года «О Русской идее» зарубежного русского мыслителя Ивана Ильина, попытавшегося оценить идейные перспективы Русского мира при взгляде извне, со стороны пространства иноземной культуры как действительной границы русских возможностей.

Продолжение следует

.

Продолжение следует