Пан

                                       Пан.

                                        Размышление о Великой силе,

                                        от которой мы отключились,

                 и о которой нам Гении человечества напоминают порой.

                   

                      «Пан, Великий Пан, Иди тихонько, Не то разбудишь!

                         Полдневный жар  И сладкий дух Поспелых трав

                                                                                               Умаял бога –

                                                           Он спит.

                                                  Он спит и видит сны…»

 

В самом конце благодушного Девятнадцатого века Николай Андреевич Римский-Корсаков как всегда проводил летний сезон на даче в Псковской губернии  в поместье Любенское, недавно приобретённом, находящимся рядом с имением Огарёвых Вечаша, которое снимали на лето Римские в этих годах. Здесь, вдохновляясь озером Песно, Николай Андреевич написал «Садко», «Сказку о царе Салтане», «Град Китеж», и здесь же – серию прекрасных романсов, среди которых – «Пан» на стихи Аполлона Майкова. Его очень редко исполняют, а может – не исполняют вообще. Он внешне прост, внутренне – труден. Те чувства, которые он задевает, выветрились в нашей душе.

Николай Андреевич не мог сочинять в городе. Как только Солнышко пробивалось сквозь питерскую хмарь,  заголубевали  лужи  и  воробьи победными криками оглашали двор, он начинал тосковать и рваться на природу. Да, внешне суховатый, одетый в по обычаю в чёрные европейские одежды, Римский в душе был совсем другой. В звуках своих музыкальных фантазий он нарисовал живое пространство нашей страны, начиная с пискучего и мстительного комаришки, и до сложнейших вибраций человечьего сердца. Вслушайтесь в этот ритм:

Па-а-ан, Ве-ли-кий-Па-а-ан --И-ди-ти-хо-о-о-о-нько—

Ведь здесь стучит живое человеческой сердце, согласуясь с дрожью веточек на ветру, с мерцанием текучих вод, с пульсацией звёзд ночных и стрёкотом насекомых. Пан, Великий заводила всех мыслимых и немыслимых хороводов, включая вирусы, (которых мы не видим, но боимся как Божьего бича), оболганный и опороченный невежественными людьми и превращённый в козлорогого чёрта, - он существует, но прячется от нас. Грохочя на Планете своей техникой чудовищного масштаба, удушая живое средствами искусственных веществ, сжимая естественные ландшафты, и уничтожая живших на них миллионы лет разнообразных существ, – досуг ли нам «тихонько идти», чтобы не разбудить косматого дикаря под кустом или в пещере, куда он забрался от наших нескромных глаз?

            «Пан» по гречески – «Всё». Например, «панэллинизм» - всеэллинская культура (эллинами греки называли себя, постепенно втягивая и синтезируя все  близлежащие культуры). По сути, древняя Эллада – это было международное общество. Резвый эллинский ум ловко подхватывал всё забавное и интересное, что было у соседей египтян, в Азии и северной для него Европе, создав удивительный культурный микс. Реалистичные по образу жизни, любознательные, жизнелюбивые эллины  не погрузились в мистические глубины подобно египтянам, прихватив всё же у них величавую простоту возвышающих ритуалов. Они не пошли по пути восточных деспотий, насилуя и покоряя народы. Не чрезмерно заботясь о материальных и потусторонних благах, они смешали и перепутали это и то, создав удивительную поэзию, одною рукой держащую за фалду учёного, другою – жреца, но ни в ту, ни в другую сторону не уклоняясь.

Эллинская мифология, которую мы знаем (ибо наверняка было много такого, что исчезло в веках), - это россыпь весёлых, забавных и жутких историй о персонажах, о людях и так называемых «богах». Кто были эти персоны, освоившие Олимп? Вымысел – или исчезнувшие от нас существа, которые в самом деле могли перемещаться без колёс, воздействовать на человеческие умы на расстоянии, посылать молнии на нечестивцев и рождать детей из головы? Сегодня мы уже многое из этого можем: летаем по воздуху, вещаем на расстояниях космического масштаба, молнии для нас – не проблема, и детей создаём «из ничего».  Поэтому несложно представить, что на территориях гор приземлялись космические корабли, и улетали обратно, и возможно пирамиды Египта -  это искусственные горы там, где в природе их нет, но для неких космических задач они были необходимы.

Олимпийцы скорее всего – космического происхождения. Но они сходились с людьми, кому-то покровительствовали, учили, любили человеческих жён. Кого-то наказывали, если лез, куда не надо. Кого-то брали на небеса. Конечно же, они волновали человеческий ум, становясь героями волшебных историй, часть из которых дошла и до наших дней.

Всех героев, антигероев и героинь запомнить невозможно. Эллин куда ни глянь – всему давал имена и приплетал какую-нибудь небылицу. Растущий возле воды нарцисс – пожалуйста, это юноша, влюблённый в своё отражение.  Лавровый куст – нет, не специя, а одревесневевшая дева. И так – на каждом шагу. Практичный римлянин научно записывал каждое название на своей учёной латыни, чтобы знали, от чего и сколько (в граммах и миллиграммах) употреблять, чем мы и пользуемся до сих пор. Эллин радовался каждой букашке и каждой траве, мир превращая в сказку.

Он всем и всему давал имена, что являлось элементом познания. Очеловеченный эллином мир  шифровался им в человеческих образах, как будто тела были буквы, или кластеры, вместилища смыслов. Эллин не мог себе вообразить ничего прекраснее человека, но различая вектор совершенства (порода богов), и вектор слияния с животным царством. Благообразные боги были гладко причёсаны, они носили струящиеся белые одежды. От них веяло холодом Космоса, и той правильности, которая  людям чужда. Персонажи  земной природы бывали  простоволосы, любили яркие краски как любой деревенский народ. Городские грамотные греки подражали богам, и несколько принижали «варварскую» деревню, что происходит почти везде до сих пор. Комические Сатиры и Сатирессы, подвыпившие Вакханты  и Вакханки, всевозможные Нимфы и Дриады, Русалки, Тритоны, Наяды, Лесовички и Лесовики, образы звёзд и Луны,  рек и озёр, гор и долин, огня и ветров, животных и растений, наконец – Солнца и Земли, - всё это разноимённое и разноязыкое мировое сообщество замечательно обобщили греки.

А где же здесь Пан? Великий Пан?

В шестидесятых годах Девятнадцатого века, когда оформилась европейская, по преимуществу, городская цивилизация и её особенная культура, когда мужчины окончательно оделись в чёрные брюки и сюртуки, что являлось знаком обуздывания всякой страсти и превращения в «цивилизованное» существо, француз Стефан Малларме написал, в подражание грекам  эклогу «Послеполуденный отдых Пана», которая потрясла современников откровением чувственного сладострастия.  То, что было запретно, и чего полагалось стыдиться нормальному французу, но что билось у него под кожей со времён рококо, вдруг предстало в изящной эстетической форме. Это, конечно, не был тот Пан, которому всё доступно, и нет причины мечтать. Нет. Это был  Пан-француз в чёрном цилиндре, который разоблачился и представил себя  в раю (точнее – «как бы» представил себя и «как бы» в раю). Это не было так вульгарно и грубо, как грёзы фламандца Рубенса, где толстомясые пьяницы резвятся на лесном пикнике. Нет. Французский Пан изъяснялся  изысканно и виртуально. Позже, в самом конце Девятнадцатого века, Клод Дебюсси создал очаровательную пьесу с тем же названием, на которую был поставлен знаменитый одноактный балет. Он вызвал поначалу возмущение публики, так как Вацлав Нижинский появился на сцене без шортиков в облегающем бёдра трико. Кроме того, пьеска кончалась тем, что Пан играет с оставленным девушкой шарфом, подмяв его под себя, что публика сочла  неприличным. И правильно сделала, потому что Дягилев этого и хотел: поманить тем, что всем хочется, но что под запретом.

В европейской традиции образ Пана окончательно слился с эротической чертовщиной, но именно этим он многих и привлекал. В рассказе Анатоля Франса «Святой Сатир» (который, как говорят, подтолкнул Врубеля к созданию его «Пана») наиболее остро и язвительно было раскрыто ханжество святош и двуличие общественного сознания. «Святой Сатир» - оксюморон. Гадкое, сластолюбивое, неприличное полуживотное, - люди такими себя не хотели считать, и мелко крестились при  его упоминании.

Известно, что Дягилев с Нижинским вдохновились в Греции, разглядывая краснофигурные вазы. Изумительно нарисованные, сдержанные  Коры со спиральными локонами в струйчатых одеждах – и совершенно нагие Сатиры,  тут же готовые на любой сексуальный контакт, -  Дягилев этот контраст не мог не заметить, и на нём не сыграть. Доверчивая простота и чистота образа Нижинского, вероятно, поражала тем, что не было никакой карикатурности, курносости, а только правда сильного и нежного чувства.

Леон Бакст, обладавший эротической фантазией, создал свой знаменитый рисунок, где светлое  тело Пана окрашено огромными чёрными пятнами как бывает у пёстрых  коров и лошадей.  Конечно, декоративно, сценично, но не только. На мой взгляд, здесь заложен и смысл.

Вернёмся в Элладу, в центральную область Пелопоннеса, где находилась Аркадия – греческий Рай и родина Пана. Это – гористая, замкнутая  территория,  где мало пахотных земель, и люди выживали скотоводством. Южнее – легендарная Спарта, государство - военный лагерь. Полная противоположность. В Аркадии «счастливой», видимо, благ цивилизации было немного, но и было мало ограничений. Люди жили просто, естественно, не стесняясь возникшей любви, увлекаясь искусством. Да и что делать пастушкам и пастушкам, когда мирно пасутся стада под  зорким оком собак, когда припекает Солнышко, а горные ручейки дарят прохладу? Видимо, бедная эта страна не привлекала захватчиков, и осталась заповедным островком обычаев, когда люди жили честно и  просто.

Однажды в Англии, в сельской местности, довольно удалённой от центров, меня повели на Лысую гору, - одну из многих лысых (то есть вытоптанных танцами) гор, расположенных по всей земле. На подъёме в кустах мы заметили небольшое стадо коней. Мне сказали, что это – одичавшие кони. В Англии любят лошадей, но некоторых оставляют или они сбегают от хозяев, образуя  вольный табун. Я обратила внимание, что большинство коней – пегие, пёстрые (Пегасы). Задумалась: почему? – Да потому что только люди вывели чисто белых, чисто чёрных, чисто жёлтых и т.д. животных, которых в природе нет. На белом снегу Заполярья логичен белый медведь. Во тьме южной ночи логична чёрная пантера. Но белый или чёрный конь в природной среде заметен, и   скорее всего пропадёт. Белая лошадь в природе – аномалия, альбинос, ненормальность, а человек, защищая лошадь от хищников, сумел это свойство усилить для красоты.

Итак, пестрые Пегаски. Как они получились? – Да потому что в горах на воле их никто не контролировал, и они мешались между собой. Вот почему Пегас – символ свободы и символ поэзии. Ибо поэзия немыслима без свободы. «Поэт идёт, открыты вежды, но он не видит ничего…», - Пушкин такие вещи хорошо понимал. Племя вольных людей, сильных коней, резвых и ловких  коз, могучих орлов, - вот образный мир поэтов, открытый и очерченный греками с такой мудрою простотой.

Среди гор, в лесных запутанных чащах Аркадии на берегах светлых ручьёв любит нежиться Пан. Он – изобретатель свирелей, пастушьих рожков, всевозможных флейточек и свистулек,  трещоток и струнных  устройств из воловьих жил. Гармошка ему была не дана, но и без неё он – всегда заводила, хоро-вод.

Греческий  театр, как считают, произошёл от фракийских народных  праздников, связанных с культами Природы  (Дни равноденствий, смена Времён года, Праздник урожая, и т.д.).  Фракия или Тракия  – нынешняя Болгария. Там до последних времён хранится традиция  «ряженых». Изначально, в древности, когда люди  чувствовали Природу как продолжение своих тел и душ, понимали язык животных и птиц, разговаривали с рыбами, ветрами, дубами, океанами, звёздами и Солнцем (что сумел подхватить у народа наш Гений Пушкин),  путём переодевания они, видимо, и чувствовали в себе «Панскую силу быть Всем». Позже это утрачивалось, и оставалась форма без содержания.

Слово «пан» в обычном нашем употреблении несёт смысл «хозяин», «владыко». Таковы – польские паны, владельцы.  «Панувать» значит «обладать» (укр.).  Довольно большая область, которая захватывала центральную часть  нынешней Сербии, кусок Австрии, Венгрии и Хорватии, в римские времена называлась Паннония.  Здесь жили различные народы, в том числе – славяне. Римляне захватили Паннонию, и память об этих народах исчезла. Не случилось ли так, что часть гордых «панов» сбежала на север, и создала  государство Польшу?

Мятущийся ум Гоголя нарисовал странную и страшную сказку «Вий», где  фигурирует «панночка», - полуангел и полудемон. Философ (!) Хома (Фома) Брут, недоучившийся бурсак (читай – религиозный философ) ненароком избил ПАНочку-«ведьму», отчего она погибла. Фоме («неверующему», полуграмотному суеверцу) пришлось отчитывать её в церкви, столкнув  современную ему церковную парадигму с искажённым и обесчещенным народным представлением и мире, наполненном «духами тьмы и зла». Герой погибает, не в силах разрешить это противоречие. Панночка предстаёт ему то красавицей, то жуткой ведьмой. Его психика не выдерживает. Негативные фантазии порождают безумный страх и гибель.

Николай Васильевич, как впоследствии  Врубель, мучился этим противоречием. Как натура эмоциональная, он притягивался яркими, образными, и часто страшными сказами, хранимыми в народе, одновременно считая их грехом. Это противоречие не разрешено и до сих пор, ибо суть его ложна.

По темным норам
Ушло зверье;
В траве недвижно
Лежит змея;
Молчат стада,
И даже лес,
Певучий лес,
Утих, умолк...
Он спит, он спит,
Великий Пан!..

Аполлон Майков, замечательный общественный деятель второй половины Девятнадцатого века, известный поэт, который был и цензором иностранной литературы, безусловно, читал эклогу Малларме. В тех же 60-х годах он написал  стихотворение «Пан» тематически очень близкое, однако мировоззренчески – нет. В нём слабее  эротическая доминанта (которую, конечно же, усилит Дягилев, - человек декаданса). Осталось мление, томление летнего дня,  наполненного не столько главным героем, а хором ВСЕХ жизней, - и змеи, и пасомые человеком стада (заметим, что в слове «пасти» тоже присутствует ПАн), и поющий лес, - всё здесь спаяно в животворном единстве.

Да еще появляются «Богини-сёстры», которые глядят с Олимпа и сыплют ему,

сонному цветы своих видений.

Глубокий сон,
Чудесный сон, -
Когда пред ним
Разверзлось небо,
Он зрит богов,
Своих собратий,
И, как цветы,
Рои видений
С улыбкой сыплют
К нему с Олимпа
Богини-сестры...

Да, его уже расквартировали собратья-Олимпийцы, или, скорее, люди спустили с Небес. Он был – древнейший из богов. Он старше олимпийцев как старше  Сама Природа. Он уже вёл людей, когда не было никаких  цивилизаций, а люди свободно бродили по Земле, пользуясь её плодами. И когда были вынуждены пахать, трудиться, выращивать и использовать животных, превратив их в «скот». Великий Пан внушал им дух мира и любви, сотрудничества и соизмерности всех жизней. Он внушал и внедрял в их сознание чувство красоты, восторг благо-дарности Вселенной.

Вселенский миротворец Пан – никак не «пай-мальчик». Он может отодрать нечестивца, сердито наказать того, кто много хапает, обездоливая других. Того, кто не слышит Гармонию, и поэтому, выпадая из общего ритма, может погибнуть и погубить других. Малые дети, ещё не обученные законам  современной цивилизации, хорошо слышат Пана. Они сами – «панята».

                       
Он спит, он спит,
Великий Пан!
Иди тихонько,
Мое дитя…

На самом-то деле он не спит. Великий Пан всегда бдит, охраняет порядок, осаживает зарвавшихся, поучает невинных. Он всегда дарит радость жизни, которая тем полнее, чем полней круг живущих. Мы – едины, - так учит Пан.
             

 Я стою на берегу небольшого озерца, которое образовалось на моём дачном участке вследствие того, что соседи, купив кусочек болотистой земли, осушили его, засыпав дренажные канавы, вырытые ручными лопатами жителями Карельского перешейка когда-то, приспособив таким образом влажные почвы для себя и подобных себе. Поколение, взрослевшее в 90-х, ничего этого не знало. Сейчас наш посёлок – это проход между высоких плотных заборов серого и коричневого цвета. За заборами – тишина, или визг и скрежет стройки, или лай грозных собак, носы которых иногда торчат из-под заборов.

Я стою на берегу озерца, занявшего мои пахотные земли, и наслаждаюсь жизнью, которая, вытесненная из влажных низин, сконцентрировалась на моём участке. Это – середина апреля, когда Солнце входит в силу, побеждая ночные заморозки. А днём вода прогревается, и сюда собираются десятки, а то и сотни лягух с намерением продолжить свой древний род. Лягушка – не даром символ плодородия. Лягушачья свадьба – это мистерия почище классического балета.

Самки-лягушки гораздо крупнее самцов. Они отличаются весной и по цвету: самочки рыже-коричневатые, а мальчишки серо-зелёные, а иногда почти голубые. Они поют свои лягушачьи романсы, раздувая белые резонаторы на горлах, производя звуковой и зрительный эффект. Прудик вдруг покрывается весёлыми радужными пузырьками, которые раздуваются и сжимаются попеременно. Острые самцовые мордочки направлены на меня. Видимо, им нравятся зрители, этим артистам. Поющие – те, кто ещё не нашёл партнёршу, или не пристроился к двум-трём таким же удальцам, обуздавшим самку. Удивляешься, как это в воде своими скользкими лапками они ухитряются вцепиться в бока своей дамы, когда тебя отпихивают соперники, а она иногда, уставшая от седоков, пытается их сбросить и выбраться на берег! Их задача – полить икру своими выделениями, захватить как можно больше, чтобы самые смелые и сильные оставили потомство. А слабаки продолжали петь в сторонке свои выдающиеся песни.

Потом поверхность пруда покрывается  островами набухающей день ото дня икры. Она будет зреть по мере усиления Солнца, и служить кормом утки и селезня, прилетающим сюда подкормиться уже не первый год. Ибо такова воля Пана. Надо делиться с теми, кто сильнее и совершеннее тебя.

Но бывают странные явления. Я видела, как в усадьбе Ильичёвского  Музея Ленина посредине асфальтовой дороги скакала огромная лягуха, на которой крепко сидел маленький самец. По ту и другую сторону асфальта – болота, лягушачий рай. Куда стремилась эта пара? Видимо, этот пассионарный малыш убедил подругу, невзирая на трудность, искать новых земель и обосновывать новую ветвь своего населения.

В русских сказках (да и не только) много историй, связанных с лягушкой. Самая известная – «Царевна-лягушка». В чём её смысл? – В доверии к Пану. Той Великой Панской мудрости, которая заведует всем, и лучше  нас знает, что для нас хорошо, что плохо. Судьба закинула стрелу в болото, а там – твоё счастье лежит. Кто это знает? – Только Пан.

Есть неверное, с моей точки зрения,

 мнение, что «паника» - это когда Пан пугает забредшего в лес, наводит страх и ужас. Я вижу это иначе. Паника, возникающая во время лесного пожара, например, когда все бегут, кто как может, и те, кого подпалил огонь, и те, кто чует запах дыма, и те, до кого еще не дошло, почему бегут, но он тоже бежит от опасности, подчиняясь общей тревоге. Слово возникло в смысле «всеобщности, всеохватности» как «пандемия», например, а вовсе не в смысле «пугала-Пана».

Николай Андреевич Римский-Корсаков был православный христианин, конечно. И как он смел написать: «Я – солнцепоклонник!».  И яркое, яростное Солнце брызнуло в мощных его сочинениях. То Солнце, которое дарит жизнь всем землянам. В его музыку вписаны трели зябликов, щелканье соловьёв, жужжанье шмелей, вои ветров, стоны бурных  морей. И это – не натуральное списывание звуков, нет. Это – услышанная богоподобным человеческим слухом Гармония, не исключающая ничего из разнообразия живого.

Говоря по-научному, Римский (как многие интеллигенты его поколения) был пантеист. Пан-теист, то есть приверженец Все-бога. Того самого древнейшего Сотворителя и Охранителя Мира, которого каждый народ называет по-своему. И это не мешало ему быть христианином.

Дебюсси написал музыкальную грёзу, где звуки мерцают и растворяются в послеполуденном зное, навлекая сладостную истому импрессионистичных радужных брызг. В такт ему Бакст создал картину-декорацию, где всё размыто и перетекает друг в друга, - почти полусон. Римский-Корсаков, по мнению Ларисы Григорьевны Горобцовой (музыковеда и пианистки) написал колыбельную.

Взят размер 4/4, - ритм биения сердца. У партии фортепиано – пианиссимо (рр). Л.Г. говорит, что на нашем «Мюльбахе» ей не всегда удаётся так тихо взять, и лишь на втором аккорде получается даже три пиано (чтобы даже «мышь не топнула»). Она говорит, что это нужно брать сверхчуткими пальцами (как шулер иногда снимает кожу с подушечек, чтобы чувствовать карты). Целомудренный, безыскусственный до мажор. Солнечная тональность. Римкий обладал цветным слухом, и до мажор для него – золотой. Очень бережно и осторожно идёт пошаговое до-ре-ми-фа-ре-ми-до-до у тенора, которое подхватывает в конце и повторяет сопрано. До-мажор подтверждается длящимися аккордами в октаву, - тёплая волна воздуха всколыхнула лес. «Он спит…Иди тихонько…», - просит кто-то мудрый. «Полдневный жар и сладкий дух поспелых трав…», - два голоса перемежаются, - колышутся огрузшие зёрнами травы, как будто – вязкое предсонное бормотанье… И вдруг – сопрано падает с до на соль, и начинает оттуда, из глубин  вновь подыматься (По тёмным норам ушло зверьё, в траве недвижно лежит змея…). Но «Он спит» в своём покойном До-мажоре, пока девы-сёстры с улыбкой ему посылают изящные волны поступенных, с высот на низы перетекающих, гамм. Они подымают нас в небеса, где трепещут едва слышные жаворонки, и нисходят в глубины змеиных пещер, в толщу таинственных вод, объёдиняя ВСЁ земное. Линейное гаммоборазное движение так разработано, что меняются знаки басовых и скрипичных ключей, ибо мир широк, глубок, населён бессчётными видами существ.

Спит могучий Пан, и видит чудные сны, ниспосланные высокими мечтами. «И даже лес, певучий лес утих, умолк». Русский лес певучий, и он озвучивался не только птицами, но и голосами певиц и певцов, которые ходили выкашивать поляны, вязать веники, собирать пищевые дары. Всё пело, и Римский, как ток своей крови, чувствует народный песенный строй. Матушка, или бабка, качающая зыбку, - именно это является лейт-мотивом  романса. Несказанная нежность мелодии, покоящейся на волнах аккомпанемента, - как золотая кувшинка, колеблемая речной волной.

Дебюсси был в России, любил Россию. Он мечтал о покровительстве Фон Мекк, сватался к её дочке. Написал в её честь пьесу «Девушка с волосами цвета льна». Он очень ценил русскую музыку, видя её своеобразие. Он один из первых рукоплескал русскому искусству, показанному Дягилевым в «Русских сезонах» в Париже. И раскрыл глаза европейцам на величие, новизну и своеобразие  русского искусства.

Утих послеполуденный мир. Дуэт сопрано и тенора нисходит с до на ля.  Голоса почти буквально вторят. «Мы тихо сядем в траве густой, и будем слушать, как спит он слушать, как дышит слушать…».

Пьеса кончается  тройным повтором «Великий Пан…» Это – славление, основная и необходимейшая молитва древних славян, от которой и произошло само имя народа. Музыка здесь  истаивает, совокупляясь в простейшем аккорде до-фа-ля-до, где мужской и женский голос соединяются и между собой, и с звучащей Вселенной, порученной партии фортепиано.

Римский-Корсаков написал это произведение уже зрелым мастером (в 1897 г.). Оно явилось плодом его мировоззренческих размышлений. Впитало любовь к русскому лесу, к жизни вообще. Оно очень интимно, и рассчитано не на широкую публику, и даже не на академическую сцену. Его главная художественная особенность – тишина, из которой возникает музыка, и в ней она остаётся. В кучкистском кружке, где сформировался Римский, в основном были дилетанты, - и композиторы, и исполнители. Пели зачастую сами авторы в кабинетной обстановке для друзей-единомышленников.

Современная музыкально-поэтическая  культура развивается в противоположном направлении повышенной звуковой активности, эмоционального напора.  У нас в основном – «повышенная эмоциональная температура». Эта звуковая агрессия создаёт соответственный душевный климат общества, опасное перенапряжение.

 В своих камерных программах мы  сознательно идём по другому пути. Нам важно самое главное, для чего существует музыка и поэзия – донести до слушателей драгоценную красоту душевного мира человека  в его тончайших, интимнейших состояниях. Помочь людям научиться общаться не криками, обвинениями, вызовами друг другу, а счастьем бытия. Ведь искусство – это со-бытие. Великое искусство тех же кучкистов рождалось в обычной домашней, кабинетной среде.

Сейчас, в условиях карантина, мы вынуждены уединяться. Так, может быть наша «самоизоляция» даст возможность что-то в себе изменить, стать более тонкими и чуткими? Чайковский говорил, что у него – тоска по тишине. Понимают ли это современные люди?

Чистюли «богини-сёстры», которые «с улыбкой смотрят с Олимпа, и бросают ему «цветы-мечты-сновидения», всё таки его спихнули со «святой» горы, хотя он древнее и старше их, и имеет более прав. Так случилось. Так случилось в человечьем сознании, которое на определённом этапе  изобрело слово «антропоцентризм». Периодически всхлипывая, человек начинал грезить о «назад к природе». Царицы в кружевных передничках доили коз, которым заранее  золотили рога, и их хрустальных стаканчиков поили редких (в царской усадьбе) прохожих.

Но теперь нами правит новое слово «техноцентризм», или будущий «цифроцентризм».  Область природы сжимается, и сжимаются представления о ценностях в нашем сознании.

Михаил Александрович Врубель, чьё творчество нельзя отделить от творчества Римского-Корсакова, написал удивительную картину «Пан». Этот ребёнок-старик, очень древний и вечно юный, сидит на пеньке, и вот-вот в этот пенёк оборотится, стоит навести на него фонарь. Но в полусумерках  он явлен такому Гению, как Врубель. Гений-реалист И.Е. Репин сделал замечание, что плечо у Пана не так нарисовано с точки зрения анатомии. Из своей логики он прав, а из алогичного видения Врубеля – всё так, как надо.

Пан может явиться, но он незрим. Мерцают, то обращаясь в ризы, то в лохмотья, его покровы. Он улыбается, и невидимы слёзы на его небритом лице. И также слышимо-неслышна в шорохе леса его сиринга.

Медленно и постепенно расставаясь с Паном, переставая видеть и слышать Его, не расстанемся ли мы также с искусством? В настоящие дни мы в основном интерпретируем  сделанное нашими предками, не в силах найти своего. А что, если мы забыли источник?

Он спит, он спит,
Великий Пан!
Иди тихонько…

Иль лучше сядем
В траве густой
И будем слушать, -
Как спит он, слушать,
Как дышит, слушать…

Я посвящаю написанное моим предкам по матери Паничевым, жителям деревеньки Есепово  Невельского района. Они генетически, видимо, завещали мне нечто такое, что заставило написать этот текст.
 

                                                         Маргарита Изотова

                                                                                           Ильичёво

                                                                                         Апрель 2020